Настоящее имя - Страница 41

Пока Зимуха смотрел и радовался, Вася успел нарезать колбасу и хлеб, и теперь ковырял снизу перочинным ножиком крышку банки с салатом.

— Погоди, — сказал Зимуха. — Это надо не так.

Он взял у Васи банку, установил её хорошенько на доску и, выбрав нужную точку на крышке, надавил сверху своим острым локтем. Здесь нужна только ювелирная точность, никакой силы. Крышка бесшумно вогнулась, края её сорвались с банки и задрались вверх.

— Молоток, — похвалил снова Вася.

Он уже держал в руке распечатанную бутылку «Московской». Заводчики налили от души, под самое горлышко, на поверхности плавали два крошечных пузырька, слитые воедино, как орлы на акцизной марке.

— Значит, Жора, за знакомство, — сказал Вася. Он сделал длинный глоток, на горле запрыгал кадык, жидкость закипела в бутылке.

Потом бутылка перешла к Зимухе, Зимуха тоже отпил, у водки был вкус сырого зерна и жаркого сухого огня, у него даже дух захватило, как это все-таки здорово — настоящая водка. Он поставил бутылку на доску, натолкал в рот хлеба, колбасы и салата, вспомнил широкомордого работника «Гороховской кормилки», и ещё хлеба сверху натолкал. А тут Вася ткнул его в бок, показывает открытую пачку «Явы»:

— Будешь?

Почти полная пачка, и фильтры на концах белоснежные, а не коричневые и не черные, как у окурков, которые Зимуха обычно подбирает на тротуаре.

Счастье, оно ведь такое маленькое бывает, скукоженное, и все равно счастье. Наверное, это и был звездный час Зимухи, самый счастливый момент его бродяжьей жизни. В желудке водка, во рту хлеб-салат-колбаса еле помещаются, а перед ним стоит ещё водка, и ещё колбаса, а когда он прожует, то достанет сигарету из пачки, и там почти незаметно будет, что что-то убыло.

— Спасибо, — сказал Зимуха, глуповато улыбаясь. Он вдохнул полной грудью дым, а потом выдохнул. Перед глазами все поплыло, стал тепло и приятно. Он готов был расцеловать этого парня с угрюмым, по-крестьянски серьезным лицом.

Вася кивнул, глядя в окно — не за что, мол.

— А цемент, наверное, для ремонта? — с несмелой развязностью спросил Зимуха. — Плитка там, стяжка, да?

Вася взял бутылку, сунул ему в руки.

— Пей и жри, не болтай.

— А ты?

— Я потом.

Добрая душа! Зимуха не заставил себя уговаривать. Второй глоток, потом третий. В голове покатились, зазвенели колесики. Обожженный язык настойчиво требовал общения.

— А я ведь тоже когда-то работал на стройке. Вон ту самую громадину, универсам этот… «Московский», — Зимуха проглотил, почти не жуя, огромный кусок колбасы. — Это мы строили. Финский кафель в подсобках… Через мои руки его столько квадратных километров прошло… Белый, как снегурочка. Этот кафель днем с огнем тогда было… По четвертному за ящик, эх!.. Как я загудел тогда, ё-о-о… А? Что?

Под нос Зимухе ткнулось прозрачное горлышко — пей! Вася смотрел исподлобья, над бровями изогнулись морщинки. Сам не пьет, брезгует, наверное, после бомжа-то… Но хоть не говорит ничего, не обижает. Воспитанный. Зимуха глубоко запрокинул в себя бутылку, чувствуя, как теплым винтом стекает по пищеводу зелено-белая «Московская».

— Нет, Ва-ась… ты неправильно на все это смотришь, честно. Ты хороший чело… век. Не хмурься так, Вась. Я ведь универсам этот… «Московский», да? Я его строил! Хочешь, я тебе тоже плит… ку эту выложу на кухне от и до? До потолка! И в ванне, и в туалете, везде?… А? Вась. У меня ведь руки… — Зимуха с преувеличенной осторожностью, тщательно целясь, поставил бутылку на доску, поднял грязные ладони с растопыренными пальцами, громко икнул. — Золотые! У меня четвертый раз… ряд, Вас-сь!

— Молоток, — сказал Вася довольно хмуро.

— Я такое могу!.. Хочешь плит… ку? — пьяно вопрошал Зимуха. — До потолка!

Вася молчал. Конечно, хочет. Кто ж в наше время не хочет плитку?

— Правильный ты человек, Вась. Серь… езный. Ты хочешь, чтоб… красиво. У тебя лицо такое хмурое. Не хмурь… ся, пожалста. Ты все правильно делаешь. У тебя курт… ка. Эти… джинсы, да? Квартира. Девуш… ка, да? Все серьезно. Все красиво…

Зимуха вдруг понял, что сейчас заплачет, нет, он уже плачет, сидя жопой на грязном земляном полу, поджав ноги. Он смотрит и видит себя как бы со стороны, как в кино: жалкий придурок, отброс, развалина. Почему он раньше себя не видел? Вот рядом стоит Вася, Василий, хороший правильный человек, как все нормальные люди, он тоже смотрит на него, на Зимуху, внимательно так. Хмурится. Видно, тоже думает, какой Зимуха отброс.

— Но я ведь не всег… да такой был. Вась. Я ещё могу… Как ты. У меня ведь тоже… Девушка. То есть… Жена. В Сыз-зрани жена, — Зимуха потянулся за бутылкуй, неловко опрокинулся на спину. Медленно встал, посмотрел кругом, вспомнил, почему он здесь оказался. Бутылка, ага. Зимуха схватил бутылку за горлышко, отпил.

— Так наверное, жена твоя в Сызрани дает кому кому попало, — долетел до него Васин голос. Вася уже не хмурился, даже улыбался немного, у него мелкие зубы, чуть черненые по краям никотином. — Она там трахается, а ты здесь бомжуешь, дурак.

Зимуха повесил губы, ответил тихо:

— Не.

Улыбка стала ещё шире.

— Точно тебе говорю.

— Не… правда, — Зимуха помотал головой, качнулся на нетвердых ногах. — Ты её не знаешь… Она такая… — Он попытался представить свою жену, которая в далекой Сызрани, запах домашней готовки, обои в синий колокольчик, воскресную уборку. А водка почему-то показалась Зимухе невкусной и гадкой. — Она совсем другая, Вась… Совсем. И ты знаешь что?..

Зимуха поставил бутылку на место. Он вдруг все понял. Понял, как надо жить дальше и что делать. До него дошло. Прямо просветление какое-то.